Неточные совпадения
Только и было сказано между ними
слов; но
нехорошие это были
слова. На другой же день бригадир прислал к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с азартом кричал на торговцев...
Языком лепечу
слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела
нехорошие.
— Обусловлено, — с гримасой повторила она. —
Нехорошее какое
слово. Похоже на обуто. Есть прибаутка: «Федька — лапти обул, Федул — губы надул, — мне бы эти лапотки, да и Федькины портки, да и Федьку в батраки!»
— Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! — надбавил Митя, почувствовав нечто
нехорошее. — Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же… Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, — лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим
словом, — ей-богу, лежат, спрятаны…
Илюшка продолжал молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел в сторону, точно мать говорила стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила за стойку и ударила Илюшку по щеке. Мальчик весь побелел от бешенства и, глядя на мать своими большими темными глазами, обругал ее
нехорошим мужицким
словом.
Я вышел из этого дома в раздумье и в глубоком волнении. Сделать я ничего не мог, но чувствовал, что мне тяжело оставить все это так. Некоторые
слова гробовщицы особенно меня возмутили. Тут скрывалось какое-то
нехорошее дело: я это предчувствовал.
— А идет, так идет. Только вот что, два
слова прежде всего: лицо у тебя
нехорошее, точно сейчас тебе чем надосадили, правда?
«Ах вы, сукины дети! Да ведь это — против царя?!» Был там мужик один, Спивакин, он и скажи: «А ну вас к
нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с плеч тащит?..» Вот оно куда пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали и в острог, а
слово — осталось, и даже мальчишки малые знают его, — оно кричит, живет!
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И то переберешь, и другое припомнишь — все у нас есть! Ну, вы — умные люди! сами теперь по себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно! Одно
слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же за
нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что? так ли я говорю?
— Ради бога, не рассердитесь, не растолкуйте превратно моих
слов, — сказал он вежливо, но просто. — Мне так было тяжело и прискорбно, что вы придали недавно какой-то
нехороший смысл… Впрочем, может быть, я сам в этом виноват, я не спорю, но я, право, не могу видеть, как вы мучитесь. Ради бога, не отказывайтесь от моей услуги. Я до утра стою на вахте. Моя каюта остается совершенно свободной. Не побрезгуйте, прошу вас. Там чистое белье… все, что угодно. Я пришлю горничную… Позвольте мне помочь вам.
Сидел рядком с ним провожатый его, человек как будто знакомый мне, с
нехорошими такими глазами, выпучены они, словно у рака, и перекатываются из стороны в сторону неказисто, как стеклянные шары. Лицо круглое, жирное, словно блин. Иной раз он объяснял старцевы
слова и делал это топорно: идите, говорит, против всех мирских заповедей, душевного спасения ради. Когда говорит, лицо надувает сердито и фыркает, а голос у него сиповатый и тоже будто знаком. Был там ещё один кривой и спросил он толстого...
Мне было невыносимо больно слушать его; я из этих
слов слышала и видела чувство
нехорошее, слезы лились у меня из глаз.
Дети молчали. Некоторые, только покашливая, слегка подталкивали друг друга. На нескольких лицах как бы мелькнула какая-то
нехорошая решимость, но никто не сказал ни
слова.
—
Нехорошие ты
слова, Аленушка, выговариваешь, чтобы после не покаяться… Все под Богом ходим. Может, Зотушка-то еще лучше нас проживет за свою простоту да за кротость. Вот ужо Господь-то смирит вас с братцем-то Гордеем за вашу гордость.
Он ушёл из подвала, не сказав ни
слова, и долго ходил по двору, нося в себе тяжёлое,
нехорошее чувство.
Ему стало жалко Раису — зачем она сделалась женою человека, который говорит о ней дурно? И, должно быть, ей очень холодно лежать, голой на кожаном диване. Мелькнула у него
нехорошая мысль, но она подтверждала
слова старика о Раисе, и Евсей пугливо прогнал эту мысль.
Он хотел сказать шутливо, но услыхал, что
слова его прозвучали угрюмо, почти сердито; он, с досадой на себя, ударил палкой по песку. И тотчас началось что-то непонятное, ненужное; синь глаз Ильи потемнела, чётко выведенные брови сдвинулись, он откинул волосы со лба и с
нехорошей настойчивостью заговорил...
Каждый из них увидел лицо давно знакомое, к которому, казалось бы, невольно готов подойти, как к приятелю неожиданному, и поднесть рожок с
словом: «одолжайтесь», или: «смею ли просить об одолжении»; но вместе с этим то же самое лицо было страшно, как
нехорошее предзнаменование!
И это «что-то» высказывалось не
словами, а в глазах его, в этих
нехороших глазах, да еще в его хохоте.
Другие в одиночку шныряли между этими кучками, подходили к ним поочередно, бросали на лету какие-то
слова, производившие еще большее волнение, и торопливо, с таинственным лицом спешили к следующим кучкам. Новички с боязливым любопытством наблюдали за этой загадочной суетой. Чувствовалось, что приготовляется что-то большое, серьезное и
нехорошее.
На меня смотрели злобно, с завистью, с
нехорошими усмешками, по мастерской плавали тяжелые, обидные
слова...
Вера Львовна слушала его, не прерывая ни одним
словом и в то же время испытывая
нехорошее, похожее на ревность чувство. Ей было больно думать, что у него в памяти остался хоть один счастливый момент из его прежней жизни, не уничтоженный, не сглаженный их теперешним общим счастьем.
—
Нехорошие они люди, Патап Максимыч, вот что, — сказал Пантелей. — Алексеюшке молвил и тебе не потаюсь — не стать бы тебе с такими лодырями знаться… Право
слово. Как перед Богом, так и перед твоей милостью…
— Леса наши хорошие, — хмурясь и понурив голову, продолжал дядя Онуфрий. — Наши поильцы-кормильцы… Сам Господь вырастил леса на пользу человека, сам Владыко свой сад рассадил… Здесь каждое дерево Божье, зачем же лесам провалиться?.. И кем они кляты?.. Это ты
нехорошее, черное
слово молвил, господин купец… Не погневайся, имени-отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится — потому они Божьи.
Вот у нас полковой был — отец родной, — двадцать лет с годами довелось мне у него под командой служить: ротным был, потом батальонным, после того и полковым — во все двадцать лет
слова нехорошего я от него не слыхивал.
— Княгиня, — сказал он, снимая шляпу и виновато улыбаясь, — я уже давно жду вас тут. Простите бога ради…
Нехорошее мстительное чувство увлекло меня вчера, и я наговорил вам… глупостей. Одним
словом, я прошу прощения.
В 1864 году, во время работы над «Войной и миром», Толстой пишет Софье Андреевне: «Ты, глупая, со своими неумственными интересами, мне сказала истинную правду. Все историческое не клеится и идет вяло». В 1878 году он пишет Фету: «Прочтя ваше стихотворение, я сказал жене: «стихотворение Фета прелестно, но одно
слово нехорошо». Она кормила и суетилась, но за чаем, успокоившись, взяла читать и тотчас же указала на то
слово, которое я считаю
нехорошим: «как боги».